Стихотворения

James Merrill A room at the Heart of Things

ежегодник поэтов США (1989), стр. 135-139

Two rooms, rather, one flight up, half seen
Through the gilt palm-fronds of rue Messaline.

Sparse furnishings: work table, lamp, two chairs,
Double bed, water closet, fourteen stairs;

Six windows, breathing spaces in the plot,
Between its coupling, to enjoy or not.

A poster – Carnival’s white eyeless faces.
The ceiling fan. The floor the actor paces

From room to room, getting by heart the lines
Of boards washed ruddier as day declines,

Of fate upon the palm slapped to his brow,
Of verse the instant they are written (now) –

His shadow anyman’s, chalk walls a trite
Clown-camouflage all comers penetrate.

       * * *

The role he studies – a Young Man in love –
Calls upon self and the eclipse thereof

By second nature. Evenings, dazed from sun,
Earth buries her worn faces one by one

Deeper in fleecy quilts, dusk atmospheres,
Them high-up quivering Hesperus appears.

Just so, the actor, deep in middle age,
Assumes a youth till now unknown. On stage

Within a stanza to be somehow first
Turned inside out and only then rehearsed,

It’s this one’s pen he seizes, and lamplit
Page he corrects. Soon he may read from it

Tonight’s draft of the curtain line (Act 2):
“Light of my life, I’ve made a play for you!”

       * * *

Reduce, said Malraux, to the minimum
In every man the actor. Brave bonhomme,

Coming from him – ! Beret and cigarette,
The worldwide field-reporter style was set

By how he posed, key witness to his time,
Questions of moment, face a paradigm.

We plain folk who believed what we were told
Had seen our crops burnt and our wives grown old

In one same night. Malraux alone took note,
As all who could read, would. Neat, was it not?

Life gave the palm – much the way God once did –
For “living biographically” amid

Famines, uprisings, blood baths, hand to heart,
Saved by a weakness for performance art.

* * *

Those ivory towers were bric-a-brac. One flight
Of wooden steps, one slapdash coat of white,

Sets the room hovering like a UFO
At treetop level. Spellbound by the glow,

Moth hallucinates and cat outstares
The glamour of dimensions never theirs.

Its tenant treads a measure, lights a joint,
Drawing perspective to the vanishing point

Inside his head. Here vows endure beyond
Earshot of lovers who dissolved their bond;

Whitewash keeps faith with tenements of dew
Already atomized to midnight blue;
And Gravity’s mask floats – at Thase XV
Oblivion-bright – above the stolen scene.

* * *

Actor and lover contemplate the act
So-called of darkness: touch that wrestles tact,

Bedsprings whose babble drowns the hearing, sight
That lids itself, gone underground. Torchlight

Gliding down narrow, redly glimmering veins,
Cell by cell the celebrant attains

A chamber where arcane translucences
Of god-as-mortal bring him to his knees.

Words, words. Yet these and others (to be “tarred”
And “set alight” crosswise by “Nero’s guard”)

Choreograph the passage from complex
Clairvoyance to some ultimate blind x,

Raw luster, rendering its human guise.
The lover shuts, the actor lifts his eyes.

* * *

By twos at moonset, palm trees, up from seeds
Big as a child’s heart, whisper their asides –

Glittery, fanlike, alternating, slow
Pointers in the art of how to grow!

They have not relished being strewn before
Earth-snaking figures, Christ or Emperor.

Profoundly unideological
Wells of live shadow, they are no less tall

Pillars of strength when – every twenty-six
Millennia, say – their namesake the Phoenix

Comes home to die. (Stylite and columnist
Foretell the early kindling of that nest
– Whence this rustle, this expectant stir?)
The actor robed as priest or birdcatcher

       * * *

Steps forth. The room at heart is small, he smiles,
But to the point. Innumerable aisles

Converge upon its theater-in-the-round’s
Revolving choirs and foot lit stamping grounds.

Only far out, where the circumference
Grazes the void, does act approach nonsense

And sense itself – seats cramped, sightlines askew –
Matter not speck. Out there the You

And I, diffracted by the moir; grid
Have yet to meet (or waffled when they did!),

But here, made room for, bare hypothesis
– Through swordplay or soliloquy or kiss

Emitting speed-of-light particulars –
Proves itself in the bright way of stars.


from The Inner Room

Дональд Холл, Давид Лехман

«Ежегодник лучших стихотворений поэтов США» (1989), стр. 135-139.

Джеймс Меррилл – Комната Сердца Вещей

В стремлении полета двух начал размытых линий
Сквозь позолоту листьев пальмы вижу проклятье Мессалины.

Тесный кабинет: лампа, стол, – рукой подать,
Два стула, туалет, двуспальная кровать.

Сквозь окна дышит космос бездонностью тех лет,
Мы связаны пространством, нам плакать или нет?

Плакат зовет – безликие все лица карнавала,
Им вентилятор вторит, актеры в предвкушеньи бала

К сцене торопятся, чувствуя сердцем время оплат,
А после, смоют все краски, к утру – ночи спад.

Судьба на ладони изогнута бровью,
Вдохновенье стиха написано кровью.

Чья-то тень на стене, измазанной мелом,
К клоуну тянет людей между делом.

* * *

Он учит роль влюбленного мужчины,
Но зовы сердца в затмении повинны

Второй натуры, закаты, ослепленные лучами,
Земля хоронит жизни тусклыми очами

Во глубине пушистых одеял, во мраке атмосфер
В дрожаниях видны они – сады созвездия Геспер.

Актер, вы правы, нам этот возраст не помеха,
Уходит юность в никуда под одобренье смеха.

На стадии рождения строфы пытаюсь первым быть,
Все уголки души прошел, чтобы к тебе приплыть.

Этой ручкой я пишу и правлю сам себя,
И вскоре вслух смогу прочесть, как я люблю тебя.

Набросок за полночь готов, раскрытие гардин:
«Мой свет, мой бог, играю я для Вас один»!

* * *

В каждом человеке играет актер,
«Довольно, устал», – перекройте затор.

Берет с сигаретой – их атрибуты,
Стильный пейзаж микрофонов обутых.

Он полагал, – в свое время слабость
Момента вопросов, – раздвинулась пропасть.

Мы сельский народ, доверчивы миру,
Посевы сгорели и нам не до пира.

Состарились жены в ночь за страданья,
С книгой в руках мы прошли испытанья.

Ладонь есть у нас – прямой путь от бога,
На хлеб насущный укажет дорога,

Идущая сквозь революции, голод,
Кровавые бойни, трагедии, холод.

С сердцем в руке освещали преграды,
И получили искусство в награду.

Время прошло – раскрылись творенья,
Слабость питаем к огню исполненья.

* * *

Башни из слоновой кости – всего лишь безделушки,
Никчемное пальто, полет дрянной кукушки.

Комната колеблется подобно той тарелке
На вершинах сосен, светятся не мелко

Взмахи мотылька, пристальный взгляд моего кота,
Все это измерений гламура красота.

Меряет границы шагами арендатор,
Рисуя перспективу приблизить краха дату.

Растаяла деревня в его воображеньи,
Возьмемся мы за дело высоких устремлений.

Здесь парочки гуляли и клятвы раздавались,
Но вскоре позабылась любовь, – они расстались.

Белила держат веру с домами из росы,
Но к полночи уж высох колодец той красы.

Посмертная маска дрейфует, влекомая пеной,
Луч забвенья искрится над украденной сценой.

* * *

Актер и любовник планируют акт,
В сумраке борются касанье и такт.

Весна тонет в лепете, покрылись все чувства,
Под землю ушли, теперь стало пусто.

Вниз факел скользит в узком просвете,
Красные вены мерцают в кювете.

Но постепенно наш праздник приходит, –
Бог на коленях, как смертный, приносит.

Пока все слова окрашены черным,
Охрана Неро несет факел зажженным.

Проход для танцоров подводит к той шторе,
Сбылись сомненья – она на запоре.

Блеск на лице, скатилась слеза,
Актер поднимает свои глаза.

* * *

Луна подернута дымкой и пальмы растут из семян,
Шепчет большое сердце ребенка – я вижу обман.

Путь нам укажут в искусстве для роста,
Меняется жизнь в мерцающем лоске.

На землю упали длинные тени,
Христос? Император? Закончились пренья.

Колодцы для всех – жизнь дающих,
Колонны трудов – двадцать шесть стерегущих

Тысячелетий, мы родились из пепла,
Феникс домой идет умирать. Это дело.

Хаос предвидит кончину гнезда,
Жизнь – смерти шепот, нам не туда.

Актер отработан, ограбленный «пастор»,
Пора бы на отдых, дождались напасти.

* * *

Маленькая комната, на лице улыбка,
Проходная точка бесчисленных ошибок.

Скорее все в театр, в раунде вращенья
Искры сыплются на землю, – вот смиренье.

Там, где окружность циркуля пасет пустоту
Действует метод бессмыслицы, – туда я войду.

И само значение места, линий косых наряд,
Материал не частица. Никто вам не скажет, все спят.

Там я с вами рассеялся, мойры кривая судьбы,
Так, что встречать пока некому в царстве шоколадной трубы.

Пространство здесь свободное, гипотез всех полет
Чрез фехтованье модное, любовь свое возьмет.

Луч Света-информатор запущен в бездну космоса,
Себе он освещает путь живого колоса.

из Внутренней Комнаты
18.05.2007

На страницу Стихи

На первую страницу